Твои желания сбываются.
И - нет, не говори и не думай, что, если чего-то долго хотеть, оно так или иначе случится. Особенно если речь идет о погодных явлениях.
День назад ты говорил, что очень хочешь дождь. В полдень было солнечно и ясно настолько, что в мыслях крутилось: "Завтра, послезавтра, дня через два-три - точно". Но дождь пошел уже ночью.
Ты не веришь в расплату плохим после хорошего. Ты веришь в хорошее после боли.

Вставая с дивана и чувствуя новое головокружение, ты, игнорируя банальные, земные причины случившегося, думаешь: "Может быть, это от того, что все мои невысказанные слова, все мои обиды, вся моя не выраженная боль превратились в мой доспех, в мой фиксирующий, жесткий корсаж, который внезапно дал трещины".

И потом ты лежишь.
Ты чувствуешь, что у тебя есть руки.
И больше от этого не плачешь.
Потому что отсутствие мыслей о том, чтобы причинить себе вред, больше не чувствуется великой утратой.
Вместо него у тебя теперь есть что-то другое.
Кто-то другой.
Ты.
Живой.

И все же, как замечательно, что пошел дождь.

Начало весны, сразу после таяния большей массы снегов, - это такое особое время, когда можно поймать осень.
Ухватить ее, как старую знакомую за край пестрого платья, когда она торопится куда-то в бурном потоке людей.
Ваши глаза встречаются, и через пару мгновений удивления на ее лице расцветает улыбка узнавания - озорная, теплая, ласковая, говорящая: "Да, ты не ошибся. Да, меня тут быть не должно. Но ты же никому не расскажешь мой секрет, правда?"
Потом она треплет тебя по волосам или, расщедрившись, целует в губы, и ты понимаешь, что теперь - вот именно теперь - можно жить дальше.
И почему-то вспоминаешь, когда в последней раз целовался с кем-то живым и выглядящим как человек. В такие моменты почему-то кажется, что это было невероятно давно, где-то в прошлой жизни. Но не сказать, чтобы ты по этому скучал, просто... удивительно. Как обнаружить в детстве, что уже несколько дней не играл с игрушкой, которая еще совсем-совсем недавно была самой-самой любимой.

А потом в голове два дня подряд крутится какая-нибудь песня The Beatles. Очень простыми, очень наивными словами они поют о самом важном и о самом страшном. О любви, конечно.
И ты спрашиваешь себя: "Что ты собираешься делать в этот раз?"
Искать?
Ждать?
Заявишь снова, что любишь жизнь, а большего и не надо?
Возьмешь все свои чувства из этой области и воплотишь во многих лицах многими словами, создавая что-то или кого-то прекрасного?
Не решай ничего. Позволь просто песне звучать в твоей голове.
Этот выбор наилучший сейчас.

If I fell in love with you
Could you promise to be true
And help me

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

В какой-то момент ты ловишь себя на том, что тебя раздражают чужие зацикленности на собственной некрасивости, неудачливости, ничтожности и прочем подобном. И ты задаешь себе вопрос: "Почему?" Сам ведь был таким, сам ведь до сих пор время от времени кривляешься, чтобы выставить себя таким. Кстати... А последнее - почему? Зачем ты это делаешь? Зачем из пальца высасываешь какие-то проблемы, чтобы упомянуть их в разговоре с какими-то людьми, хотя на самом деле они тебя не особенно тревожат, задевают, волнуют? Зачем это нужно?
И в ходе размышлений ты приходишь к тому, что все эти жалобы, все эти страдания, все эти тирады в тональности "я тут ною", все эти мучения, словесные принижения собственной значимость, навешивание на себя чувства вины, все эти выставления напоказ неудачей и не слишком радостных событий... Все это, в глобальном смысле, есть ничто иное, как модель поведения. Результат социализации, выработанная привычка, включающая себя по умолчанию. Что-то вроде приветствия в начале разговора. Сталкиваясь со знакомым человеком, проходя мимо учителя/преподавателя, встречаясь с коллегами на работе с утра никто не спрашивает себя, с чего начать социальный контакт, все просто автоматически говорят: "Привет/Здравствуй(те)/Доброе время суток/etc.". Типичная модель поведения, облегчающая жизнь, поскольку дает возможность экономить время, не придумывать каждый раз какой-то новый способ вступить во взаимодействие; модель поведения, которая нарабатывается за время жизни, но не врожденная. Жалобы и страдания входят в нашу речь на том же положении.
О чем поговорить/написать? - Надо пожаловаться.
Этот механизм приводит себя в действие самостоятельно, потому что - привычка. Этот механизм работает, если у человека нет причин осознанно его удержать/приостановить/не включать. Например, если у кого-то случилось что-то радостное/интересное и оно захватило все его мысли, разговор он начнете не с жалоб, а с этого самого радостного/интересного - потому что оно становится первостепенным. Но если "захватившего с головой" нет, вне зависимости от того, хорошее настроение у человека, плохое или нейтральное его разговор с другим человеком (при условии, что это не деловой разговор, конечно) в тотальном большинстве случаев сам собой начнется или свернет в сторону жалоб и страданий. Того нет, это плохо, Вася дурак, где-то ничего не получается, я чмо, да здравствует негатив.
Это доходит до фарса, когда головой ты понимаешь, что у тебя все если не хорошо, то вполне тебя устраивает, но в разговоре с кем-то ты специально выискиваешь хоть что-нибудь, что "не так" и выставляешь это напоказ. Потому что от тебя этого ждут. Потому что где-то на уровне социальной адаптации ты не знаешь, как можно поддержать разговор иначе. Потому что вечно в одностороннем режиме выслушивать чужие жалобы/страдания не получается - возникает либо ощущение, что тебя считают за стену, либо желание убивать и/или ненавидеть все человечество (в крайнем случае - хотя бы трясти за плечи всех жалобщиков и требовать включить мозг).
Модель поведения - это, увы, не всегда полезная, но почти всегда очень удобная штука. Когда ты действуешь по модели, тебе не обязательно включать мозг, контролировать свои действия, искать ответы на вопросы, которые в противном случае неизбежно возникли бы, придумывать что-то новое и тратить на это силы. Это та самая ситуация, когда нужно "быть как все, а иначе будет слишком сложно". И "слишком сложно" в контексте жалоб/страданий - это, как всегда, думать. Думать, о чем говорить с человеком и о чем писать в дневнике/твиттере/etc. Вспоминать, что общение - это взаимный обмен информацией, впечатлениями, ощущениями, вдохновением, и в этом контексте - думать о том, что ты можешь предложить другим людям и что хочешь получить от них. Думать о многих разных вещах и о том, к чему они ведут и какой имеют смысл.
Жалобы и страдания - это нерациональная, неэффективная трата времени и сил, способ прокрастинации и ухода от реальности. Проще написать: "Я неудачник", и расписать это на двадцати страницах, с примерами и вставками из реальной жизни, чем взять свои мысли под контроль, дать им оценку и направить в нужное русло. Проще начать жаловаться на не получившееся, чем придумать какую-нибудь тему для разговора, результатом обсуждения которой может стать решение проблемы, какие-нибудь новые данные или же просто приятная дискуссия. Проще высказать что-нибудь, на что можно закономерно ждать понимающих кивков и сочувствия, чем заговаривать о чем-то, что собеседник может прокомментировать, высказав свое мнение, которое придется взять во внимание. Проще быть как все, чем заметить закономерность, отследить ее, обдумать и сделать выводы. Проще действовать по опробованной модели, чем очистить свой мозг от лишнего, попытаться понять: "Почему?" и "Зачем мне это надо?" И, разумеется, проще сказать: "Я ничего этого не умею, меня же этому не учили!" и начать жаловаться на систему образования/родителей/кого-либо еще.
Отдельный минус "страдательно-жалобной" модели поведения состоит в том, что за ней теряются и обесцениваются настоящие проблемы и тревоги. Люди так привыкают к негативу, высказанному просто так, на который нужно сочувственно покивать и высказать собственный, что упускают какие-то действительно важные вещи, которые рано или поздно появляется желание или необходимость обсудить у любого человека. В ответ на "Все плохо" бросают что-нибудь вроде пренебрежительного: "Да у всех все плохо!", и довольно часто этого хватает, чтобы лишить того, кто попал в беду, решимости высказать свои переживания или убедить в том, что его дела, как и он сам, никого не волнуют. А потом люди искренне восклицают: "Никогда бы не подумал, что он на такое решится, у него же все было хорошо, с ним не происходило ничего подозрительного!"
И, наверное, стоило бы пару слов вставить о "силе слова" и о том, что "негатив притягивает негатив", ведь об этом твердят многие религии, учения и серьезные специалисты различных областей. Говорят, что если называть себя или других каким-нибудь ругательным словом (неудачник/дурак/мудак/чмо), то в конце концов утвердишь себя или другого в этом мнении и действительно начнешь действовать по этой модели (самовнушение - сильная штука). Говорят, что мысль материальна и, жалуясь на что-то, мы как бы уговариваем высшие силы сделать нам еще хуже (все ведь знают анекдот про мужика, который ходил и говорил: "Жена сука, друг предатель, работа хуже некуда", а за ним шел ангел, записывал и думал: "Ну нифига себе пожелания, но что ж делать, придется выполнять"?). В тему последнего, кстати, надо добавить капельку рациональности и приземленности: тратя время и силы на жалобы и страдания, у людей просто не остается сил и времени на разборки с причинами жалоб и страданий. Как следствие: к нерешенным проблемам добавляются неизбежные новые - вот вам и умножение негатива.


Пожалуй, совершенно необязательное продолжение размышленийА пытаясь понять, откуда эта модель вообще появилась, придется удариться в такое далекое прошлое, что даже станет страшно. Ведь кажется, что они существовали всегда - эти бабушки, жалующиеся друг другу и любому подвернувшемуся слушателю на болезни и современные нравы, матери, в разговорах с подружками без конца причитающие на своих чад, мужчины, приносящие домой с работы только усталость и раздраженные разговоры, супруги, жалующиеся друг на друга своим друзьям/коллегам/родственникам, человеческие индивиды любого пола и возраста, приходящие к другим, чтобы излить душу за рюмочкой чего-нибудь алкогольного или кружкой чая... Особенно интересна в этом контексте модель "нужно держать лицо", которая переносит жалобы не только в разряд "разговоров за спиной" (то есть - "жаловаться на работу ты имеешь право только за пределами работы", "жаловаться на мужа - не при самом муже" и т.д.), но и, что парадоксально и удивительно, в разряд разговоров между близкими людьми <(или - с совершенно чужими, которые никак на ситуацию повлиять не могут, и человеку не важно их мнение о себе, - попутчики, кому-то в очереди к врачу/за документами и т.п.). Есть, правда, одно исключение - разговоры-жалобы, заведенные с целью получить что-нибудь от кого-нибудь (разжалобить боса, ректора, паспортистку и т.д.)... А, впрочем, это уже не в тему вопроса "Откуда?" Дети видели это у взрослых, дети перенимали, дети в итоге сами начинали так делать.
Что до страданий из-за неполноценности, ущербности, некрасивости, неудачливости и по многим другим поводам, которые чаще надуманны, чем правдивы... Вот тут в их возникновении большую роль сыграли СМИ. В обществе всегда были какие-то критерии "хорошести" и "плохости", те, на кого нужно равняться, и те, чьей участи нужно избегать любыми средствами. Всегда были и родители, которые слишком много причитали по поводу отсутствия у их деток каких-то качеств, которые им хотелось бы видеть, и которые слишком много ругались по любому поводу, тем самым понижая самооценку ребенка и принижая его значимость как личности. Но именно массовая реклама и массовые новости усугубили ситуацию. Слишком громко, слишком категорично начали вещать, какими нужно быть, а какими быть не надо. Слишком интенсивно и слишком рано начинают давить на "недостатки", вызывая чувство вины, ущербности и неполноценности. "Недостатками", кстати, могут выступать совершенно нелепые вещи, да хотя бы - "у тебя нет приставки - ты несчастный дебил". Вот только дети и подростки, которые начинают смотреть телевизионные каналы, слушать радио и читать газеты/журналы, не могут увидеть, выловить и оценить абсурдность такой претензии. Это закладывается куда-то в личность, в подсознание, и дальше человек просто принимает как данность свою "ненормальность" и начинает нести ее дальше, в массы, убежденно говоря: "Я - неудачник/чмо/ничтожество/мудак/etc." Тихо и незаметно подобные высказывания становятся нормой, а в итоге - естественно и легко вплетаются в модель "нужно жаловаться".
О том, что страдания вошли в модель недавно, кстати, можно судить по фильмам (может, по другим произведениям искусства тоже, но тут судить сложнее). В современном фильме можно легко и запросто услышать: "Я неудачница, а потому вся жизнь наперекосяк", в то время как в старых вы услышите просто: "Судьба не складывается - то плохо, это плохо...".
И, да, что касается упомянутых "массовых новостей", то тут, скорее, все-таки обратный процесс. Не люди ориентируют свою модель общения под модель подачи новостей, а наоборот. Вот привыкли люди ориентироваться на плохие новости, принижая значение хороших, - пожалуйста (почему именно "принижать"? Потому что тысячи удачных рейсов как-то важнее и значимее одного падения, но почему-то о них ничего не говорят, они как бы "подразумеваются", а потом - менее значительны). Спрос рождает предложение, как говорится.
Эта привычка сохраняется в менталитете уже очень долгое время, как ни посмотри. Интересно, хоть один раз хоть кому-нибудь она сделала лучше, помогла в чем-нибудь продвинуться, что-то сделать? Помогли ли хоть кому-то постоянные жалобы и страдания?..

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

И ты вдруг забываешь, что существует какой-то там мир.
"Что значит этот разговор для тебя?"
И ты ничего не можешь ответить, потому что кроме него не существует и не существовало ничего, никогда. Ты рыба, которую вдруг спросили, что для нее вода.
Вода - это данность, данная свыше, единственно возможное существование, неизменная переменная, то, без чего ты не можешь жить, но об этом ты, возможно, не догадываешься, потому что никогда даже не пытался жить без воды. Ты есть. Вода есть. Ты не можешь сравнить воду с собой, а ничего другого для сравнения у тебя нет и не было никогда.

Вот такие дела.

Когда-нибудь кто-нибудь попросит рассказать сказку о тебе.
Ты расскажешь про брата-близнеца, незримого для других.
И о потоках времени, проходимых и проходящих насквозь.
О своих любимых, которых ты отпустил строчками стиха настолько, что буквально через пару дней слышишь про их влюбленность в кого-то другого.
И про семьи, которые были твоими, а потом перестали.
Ты расскажешь о том, как больно жить. И как сладко.
И про всех тех людей, которые по черточке создавали тебя из ничего.
Расскажешь о том, каково это - терять себя, если рядом есть люди, и медленно растворяться, а затем выныривать оттуда и снова искать себя.
О тысяче своих жизней.
И о тех, кто и что тебя хранит.
О значении своих татуировок и проколов.
О том, почему физическая боль кажется такой адекватной.
О том, как ты всегда считал, что то, что происходит с тобой, происходит и со всеми другими, просто они этого не осознают.
И как жизнь ты считал чудом.
Расскажешь все свои параллельные реальности, обо всех протянутых к тебе руках и об объятиях в тишине по ту сторону настоящего.
О покинутом страхе перед отражениями.
Обо всех параллелях, которые ты видишь в других.
Обо всех, кто был на твоем пути.
Расскажешь о страхах, выразив их всей той прорвой слов, что однажды умолчал.
Расскажешь о комнате в нигде и о многокомнатном шкафе, а вместе с ними - о витражных стеклах и деревянном поле террас.
О городах.
И всей музыке, что когда-либо была твоей.
И о том, как странно жить за двоих, жить в мире, который вам обоим непривычен и даже чужд.
Ты расскажешь... Хотя когда-то усмехался на слова о том, что у каждого есть своя история, потому что знал - у тебя истории нет.

Расскажешь.
Но не здесь.
И не сейчас.

И все-таки желание обниматься в твоем случае - это плохой знак.
Это квинтэссенция "мне страшно", "любите меня" и "мне нужно знать, что я вам нужен, потому что я не уверен даже в том, что нужен сам себе".
А самое дурацкое, что это чувство похоже на ожидание подарка от Санты. Даже от нескольких разных Сант. И ты ждешь, веришь, а потом - не получаешь. Тебе, например, дарят что-нибудь другое. Или вообще с радостным видом вручают уголек. И ты не понимаешь, почему, не отдавая себе отчета в том, что в до мозга костей реальном мире ты загадывал ручного дракона.
Ведь дело не в физических объятиях. И даже не в их продолжительности. А в том, чтобы рядом с кем-то хоть ненадолго почувствовать себя действительно в безопасности. Настолько в безопасности, чтобы слова о самом важном не застревали в горле, не вырывались дохрена тяжелые вздохи и не выползала на лицо вымученная улыбка. А для этого...
Хочется соврать, что для этого какими-то волшебными качествами должен обладать человек рядом. Но на самом деле, для этого тебе самому нужно быть немного волшебным, не собой. Научиться не принимать чужие чувства за свои. А свои собственные не прятать в какие-то темные углы, учась и, что хуже всего, умея великолепно их игнорировать. И научиться понимать, что ответ: "Не знаю" на вопрос "Как дела?" намного хуже, чем "хорошо" или "плохо", как бы тебе ни казалось, что в данный конкретный момент все хорошо, светло и просто немного странно. И не отвечать удивленным "Ничего" на вопрос: "Что случилось?". Потому что два последних - это результаты игнорирования. Игнорирования самого себя.


Ох, как бы тебе не помешали уроки социализации и какая-нибудь великолепная наука о чувствах - как их испытывать, как выражать и что с ними делать.
И этот пост дописать не помешало бы, но время.

Я сдаю часы в ломбард.
Не какую-то материальную форму, настенную или наручную, с противным тиканьем и бесконечной жизнью стрелок за счет упрямства механизма.
Я сдаю все время мира, закладываю его, чтобы получить крупицы счастья.
Счастьем я забиваю свою трубку и курю так долго, насколько хватит объема легких и срока годности гортани. Других измерителей больше не существует. Самого времени не существует. Оно, ха-ха, заложено. Было бы еще смешнее, если бы я проиграл его в покер какому-нибудь желтоглазому богу, но в детстве меня уронили в чан с пластиком для секундных стрелок и с тех пор я не могу отличить тройку треф от красного джокера.
Я курю счастье. Медленно, с полной отдачей и сосредоточенностью.
Все вокруг стоит, застывшее, как в янтаре. Почки готовы зацвести, снег готов упасть, кошка готова выгнуть спину и зашипеть на товарку, грузная торговка с грустно обвисшем лицом готова протянуть псевдовязанную салфетку какой-то тетке, ребенок готов прыгнуть под готовую мчатся на бешеной скорости машину. Все к чему-то готовы, но стоят замершие, потому что я заложил часы. В приступе милосердия подхожу к ребенку и курю на него. Отравляю ему легкие облачком прокуренного счастья, и на миг он оживает, падает, разбивает коленку, встает и разворачивается. И замирает, готовый бежать обратно к маме, прочь от проезжей части.
Я усмехаюсь и продолжаю курить, с каждой затяжкой уменьшая шансы на то, что кто-нибудь выкупит часы и оценит мою невероятную доброту.
А потом ложусь на асфальт, прямо под машину.
Из ноздрей, из рта и от трубки поднимется разноцветный дым. Облако счастья разрастается и сверкает. Если мне хватит сил, я успею заполнить им весь мир, и всем, абсолютно всем будет пьяно и хорошо. Реки не пойдут вспять, характеры не улучшатся, любимый дедушка не вернется из "другой страны", как окрестили идиоты-родители загробный мир, не решится проблема голода или экологии. Это ничего не изменит, но все вдруг станут счастливы, и разве это не имеет смысл? Все живут ради счастья, ради него совершаются все безумства и геройства. Ради трубки с счастьем можно умереть и начать самому себе завидовать.
Еще спустя пять затяжек я вдруг замечаю движение. Что-то ходит рядом со мной, идет на меня, проходит сквозь дым и сквозь меня, возвращается. Оно представляется: "Хронос" и смеется над моим идиотизмом.
Оно говорит, из-за таких, как я, однажды стало мало горизонтали. Потом стало не хватать и вертикали. Слишком не по росту для людей стал объем. Теперь мы выросли еще и из времени, и это, в сущности, чудесно, только нахрен ломает всю Вселенную, перекраивает ее и выворачивает. Оно предлагает показать. Я соглашаюсь и предлагаю в ответ закурить. Хронос соглашается.
Ткань бытия похожа на решето, я смеюсь на нее разноцветным дымом, и струйки проходят сквозь дырки насквозь. Хронос смеется тоже и сообщает, что своим выдохом я изменил несколько параллельных вселенных. Я честно предлагаю забрать эту дырявую фигню себе, простирнуть и залатать. Меня предлагают превратить в порошок и заварить из меня какао. Я верю, что именно так появился абсурд. Что может быть абсурднее идеи, что какао-порошок заложил часы в ломбард, раскурил счастье и научил курить Хроноса?
Там, где времени не существует, события лишаются обязанности происходить последовательно, и только поэтому абсурд существовал всегда. На самом деле, его придумал я.
И Хроноса я придумал.
И ткань бытия.
И дыры.
И параллельные вселенные.
И мальчика.
И ломбард.
И время.
И часы.
Что только не придумаешь, когда счастлив!
Мой желтоглазый брат согласно кивает и тасует карты.
Мы собираемся играть на пространство.

Осколки стекаются в единое целое, превращаясь в стакан.
Вода возвращается внутрь.
Подвядший цветок с тихим всхлипом вползает в воду, и листья его снова обретают силу.
Мы танцуем против часовой стрелки, и все возвращается на свои места, мир наполняется смыслом, гармония становится видимой и ощутимой.
Я стискиваю твою ладонь до боли, почти ломая кости. Ты швыряешь меня на стену, чтобы через мгновение притянуть за ворот рубашки и наказать поцелуем.
Вместо музыки у нас только дыхание и четкий ритм, отбиваемый каблуками. Раз, два три, четыре, разворот. И хруст осколков под подошвой.
С тихим механическим скрежетом секундная стрелка переходит с шестерки на пятерку, ее с кряхтением старика пытается догнать минутная. Верхушка циферблата собирается из капель расплавленного пластика, чтобы временным указателям было, куда идти дальше.
Я вижу только твои глаза и полыхающую в них ненависть. Ты читаешь в моих: "Я это придумал". Мы танцуем нашу жизнь, и в ней столько боли, что вряд ли кто-то из нас останется жив по окончанию.
Рука лежит на плече, твоя - на основании моей шеи. Мы бы задушили друг друга, но кто тогда станцует все это за нас? Кто вернет лист обратно на дерево, а капли дождя - в родную тучу?
Я чувствую запах твоего пота, а помимо него - только пыль, которая стремительно пытается стать тем, чем была до того, как обернулась ненужным, никем не замечаемым мусором. Частицей одежды, чешуйкой кожи, цветочной пыльцой, мельчайшим осколком штукатурки.
Магнитофон вхолостую перематывает пленку, и песни, записанные на ней, исчезают с лица земли. Их еще никто не написал. Под них никто не танцевал. Их никто не слушал в ночной удушливой маяте, захлебываясь слезами из-за разбитого сердца. Их только предстоит спеть. Тем, кем они будут написаны, еще только предстоит родиться.
Мы отматываем время назад, чеканя шаг, время от времени наступая друг другу на ноги со всем остервенением, на которое способны.
Календарные листы приклеиваются на положенные им места, снова обретая друг друга.
Один за одним склеиваются буквально из ничего кирпичи. В стенах латаются дыры, сами стены восстают из руин. Встает на место оконная рама. Между кирпичами проступает замазка, скрепляя их в первозданном виде. Обрывки обоев налетают на стены в страстном порыве, стремясь собраться, как паззл. Потолок одевается в белую краску, на полу разглаживаются морщины.
Осколки стекаются в единое целое, взлетают вертикально вверх и образуют люстру.
Срастаются ножки стола.
Под ногами больше ничего не хрустит, и мне почти не больно, хотя клок моих волос остается в твоем кулаке и на глазах выступают слезы.
Осколки стекаются в единое целое и встают в оконную раму. По стеклу ласкающе прокатывается алая, ослепительная волна, и откатывается все дальше и дальше, и оставляет за собой целые дома, живых людей, нетронутую жизнь.
Железная смерть взлетает задом-наперед и улетает прочь.
Разворот.
Спиной вперед я иду выливать чай обратно в чайник.
Ты садишься за стол и разворачиваешь газету.