Движение по жизни - это процесс роста, осознания, преображения, постижения, исследования.
Путешествие из точки А в точку В... и дальше по другим точкам.
Это рост.
По крайней мере, так ты это воспринимаешь, так чувствуешь и считаешь, что именно так - правильно.

Раньше, много лет назад, ты превозносил такое человеческое качество, как понимание. Ты хотел быть понятым и учился понимать других.
Твоей следующей ступенью стало понимание, что важнее, все же, принятие.

Каждый человек, каждое существо - уникально. Имеет ряд своих качеств, недостатков, свои взгляды, реакции и понятия. Понять другое существо по всем статьям его жизни практически невозможно. Но можно принять. Принять его самого и принять во внимание его недостатки, его расхождения по взглядам и привычкам с тобой, его уникальные реакции, непонятные тебе. И вопрос общения - это вопрос о том, согласен ли ты принимать все это или нет.
Вероятно, принять другого, не приняв себя, невозможно. Это как минимум некомфортно. Это как минимум может привести к потери себя, потому что не на что ориентироваться, не к чему возвращаться, не из чего понимать: "Да, у него есть вот такой недостаток. Вернее, я считаю это недостатком, потому что *варианты*".
Вот это "я считаю это недостатком" и есть львиная доля принятия. Потому что нет априори плохих качеств, плохих людей, плохих привычек. Каждому - свое, и это стоит понимать. У каждого есть право жить, есть право ошибаться, есть право быть неправым, непонятным, нелогичным, неэтичным и так далее, и так далее, и так далее. У каждого есть право на свое восприятие, на свою систему ценностей, на свои понятия о хорошем и плохом. У каждого есть право не считать себя неправым, имеющим недостатки, ошибающимся. И так далее.
И у вас есть право принимать все эти "негативные" качества в другом или не принимать, мириться с ними или нет. Принимать - значит, не рассчитывать, что человек однажды чудесным образом изменится, что он изменится из-за вашего влияния, что он захочет измениться. Принимать - значит, признавать, что вот это вам не нравится, но это - ваши проблемы, а не того человека, с которым вы находитесь в контакте. Принимать - значит, не ставить в вину человеку его "негативные" качества, не обвинять в наличие них, не обвинять в том, что из-за них вам с этим человеком не комфортно. Все, что вы можете сделать - сказать человеку, что вам не комфортно, и обсудить вашу проблему. Если человек готов идти на компромисс - замечательно, цените это. Если нет - думайте, согласны ли вы и дальше принимать то положение дел, которое есть, или нет. Не готовы... что ж, может быть, это не то, что вам нужно?

Принимать себя - значит, понимать, что кто-либо извне кем бы он вам ни был не имеет права навязывать вам чувство вины или неполноценности, унижать, говорить, что вы не в праве делать то или иное, что вы делает то или иное неправильно и так далее, и так далее. Вернее, говорить-то он может что угодно. Но вы не обязаны слушать и слушаться.
Принимать себя - значит, принимать себя таким, какой вы есть, признавая все свои недостатки и не умоляя достоинств, зная свои сильные стороны и слабые. А еще это значит - пройти сложную работу по устранению из своей головы чужих стереотипов и чужих представлений о хорошем и плохом. Это не значит становиться самовлюбленным мудаком, это не значит прийти в состояние, когда дальше некуда развиваться, это не значит поставить себя выше других. Вы - уникальны, и примите в себе, наконец, эту уникальность. Вы можете развиваться дальше, стремиться к улучшению и так далее, просто отправьте к черту установку "вот я измениюсь, и тогда ну обязательно себя приму!". Причиной для улучшения должно быть желание улучшиться, а не заслужить возможность себя ценить.

Приняв себя, вы поймете, что отношений, когда не возникает никаких конфликтов, споров, недоумения, раздражения или хотя бы желания все прояснить, не существует. Существо, с которым вы пытаетесь построить отношения, такое же уникальное, как и вы сами. Вы не идентичны друг другу и идентичны быть не можете. У него другие критерии оценки, другой взгляд на мир, другие представления о том, что должно и что недопустимо, что хорошо и что плохо, что правильно и что неправильно, что можно принять, а что нет. Он потому и называется "другой". И ваш выбор - либо принять его, либо не принять.

Польза типологий довольно проста - по ним можно фиксировать свои состояния и, соответственно, изменения в них.
Благодаря именно типологиям однажды ты можешь заметить, что изменился совершенно.

Временные вехи.
Вехи возвращения к себе.
Получается, так.
И то чувство "Я не тот, что должен был родиться в этой семье, в этом месте, в это время" оказывается правдивым - ты действительно не то, что должно было быть здесь. Постепенно ты подавляешь качества, присущие этому телу, этому сознанию, которое характерно этому телу, этому характеру, который характерен для этой социальной ячейки, и становишься... собой. Только больше нет чувства ошибки, чувства страха, чувства, что тебя не буду любить за то, что ты не такой. Чувство внутренней правильности - вот что теперь для тебя единственный ориентир, и по нему ты именно то, чем был всегда.

И стоит ли удивляться, что иногда ты как бы вырастаешь из людей, с которыми общаешься?
Ты меняешься. А люди между тем слишком быстро привыкают к образу тебя, и в итоге ты ощущаешь, как они тебя тормозят, как их представления о тебе тянут тебя назад, заставляют останавливаться на месте. Люди часто не замечают чужих перемен, и это тебя категорично не устраивает.

Единственный вопрос, насущный во всех изменениях: "Кто я?"
Вспоминай, мой хороший. Временная веха, о которой столько говорилось, приближается.

Иногда кажется, что память возвращается в строго обратном порядке.
Узнаешь больше о психологии, реакциях и прочем в этой области, и начинаешь вычленять какие-то куски своего восприятия, ясно понимая, что в рамках нынешнего существования им было взяться неоткуда.
Каким бы ты ни был фаталистом, короткое ощущение "Я умираю" в двенадцать лет не может оставить несмываемый след на всю дальнейшую жизнь.
Не может появится отношение к смерти, как к разлуки, если она ни с кем тебя не разлучала.
Отчаянное чувство "Не успею и не спасу" не возникает, если никогда не приходилось куда-то успевать и кого-то не спасать.
И много различных осколков.
И чем дальше в лес, тем краше помидоры. Тем яснее понимаешь, что все уговоры: "Не время, потерпи" были оправданы, имели смысл. Чуть раньше ты бы точно не вынес всего этого, не смог бы понять и принять.
Приближается граница. То самое время незнания, которое ты себе отвел или выделил тебе кто-то заботливый, подходит к концу.
И остался только один вопрос: что еще предстоит вспомнить?

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

Развалившись на диване, темноволосый парень лет двадцати пытался спрятаться от солнца, положив руку на лицо, и изнывал от жары, которая уже третий день единолично властвовала в городе. По радио еще два дня назад передали требование не использовать магию для облегчения жизни, дескать, сильное воздействие на окружающую природу пагубно скажется на популяции блуждающих огоньков, и со всем участием посоветовали держаться ближе к воде. Лицемеры. Сами наверняка понижают температуру воздуха вокруг себя на несколько градусов, и никакая вода им не нужна. Лимс из чувства справедливого негодования не пошел к реке, а Каид из благородства (или глупости?) решил составить ему компанию, за что и расплачивался, заливая обшарпанный диван собственным потом. Еще немного, и у него должно было появиться собственное болото.
Монотонное жужжание, влетающее в комнату вместе с раскаленными потоками воздуха, запахом жженой карамели и шуршанием сухой травы, служило замечательным дополнением к спутанным, неясным мыслям Каида, от которых голова пухла и шла кругом. Время от времени ему начинало казаться, что так было всегда и будет всегда - душно, жарко, тошнотворно.
- Нет, не подумай, я понимаю, - проникновенный голос Лимса казался в этой хмари чем-то нереальным и почти материальным. Каид почти чувствовал, как тягучие слова втекают в ухо и теснят обитателей черепной коробки, наступая кому-то на ноги и пихаясь локтями. - Я все понимаю! Безопасность, стабильность и прочая лабуда. Это все красивые слова, но - пшик! - пустышки. Искусство, настоящее искусство-то где? Ушло! Нету! Сгинуло, стоило только собраться Конклаву и принять эти тупые законы!
Откуда в Лимсе были силы на это праведное возмущение, Каид не знал. И не пытался понять. Только вздрагивал, когда новая волна теплого ветра прокатывалась по разгоряченной коже, поднятая стремительными шагами взад и вперед. Ровно восемь шагов от стенки до стенки. Совсем небольшая комната. Кто догадался поставить диван в центре?..
- Ведь этим старым пердунам невдомек, какая сила заключена в настоящем искусстве. Они запретили его вместе со всем остальным, потому что трусы и дегенераты, но это ничего. Ничего, Каид! Слышишь? Это ничего!
Патетики, жаркой убежденности в словах столько, что температура в комнате поднялась еще на один градус. Делая новый вдох, Каид едва не подавился - сухость опалила носоглотку и легкие. На глазах выступили слезы, но это осталось незамеченным, так как по лбу и лежащей на лице руке и так стекал пот. Каплей меньше, каплей больше.
Очень четкая и ясная мысль: "Воды!" озарила сознание, как вспышка, и некоторое время Каид не слышал, не чувствовал и не думал ни о чем, кроме этого. Желание в момент становится таким сильным, а образ перед глазами таким ярким, что Каид почти не удивился, когда ему на лицо упал стакан. Дно больно ударило по подбородку, выплеснувшаяся жидкость попала на губы и брызнула в нос. Расплескаться окончательно вода не успела - Каид, не подозревавший, что способен на такую молниеносную реакцию, вцепился в стекло и жадно начал пить, не задумываясь, откуда перенес этот стакан, считается ли эта манипуляция за "магию для облегчения жизни", как скоро за ним придут, если да.
- ...и я восславлю твои зеленые глаза в веках! - свежим вихрем ворвались в сознание Каида слова Лимса, который вместе с ними остановился посреди комнаты и резко взмахнул руками, как будто немедленно ждал аплодисментов.
Когда взгляд будущего революционера упал на стакан в грубоватых пальцах любовника, на его лице отразилась тень ужаса. К тому, чтобы противостоять Конклаву прямо сейчас, прямо в этот день, он был не готов. Каид, поставивший стакан на пол и снова прикрывший глаза рукой, не заметил этой перемены и устало поправил:
- Сиреневые.
- Ч-что?
- У меня сиреневые глаза, дурак.
Лимс не ответил. Он подошел ближе, сел на пол. На язык успело упасть несколько капель прохладной воды, чудом сохранившихся на дне стакана, когда в дверь постучали. Лимс собирался сказать, что виновен он и только он.
Никаких вопросов вошедшие задавать не стали.


Когда Амико впервые увидела Кои, он показался ей некрасивым. Но потом она посмотрела в его глаза, и поняла, что ради них готова на все.
В тот момент Амико словно подписала какой-то загадочный контракт с Судьбой или Небесной Канцелярией - следующие годы ее жизни были полны испытаний, проверяющих, как далеко распространяется это ее опрометчивое "все".
Родственники не приняли Кои. Они называли его уродом, который навлек на Амико несмываемый позор. Уговаривая вычеркнуть его из жизни, они прочили ей хорошую судьбу с каким-нибудь другим мужчиной. Конечно, богач или чиновник даже низшего ранга на нее бы уже не посмотрел, но один добрый, работящий молодой человек был готов на ней жениться хоть завтра - Амико была чудо, как хороша, и запала ему в сердце уже давно. Она отказывалась раз за разом. Тогда родственники попытались отравить Кои, когда тот заболел и метался в бреду, не понимая, что происходит. Вместо воды родная сестра Амико пыталась напоить его ядом, но Амико успела вовремя перехватить ее руку.
После того случая Амико и Кои не могли оставаться в том городе, в котором произошла их первая встреча. Они покидали знакомые места поспешно, ночью, чтобы никто не успел их перехватить и причинить зла. Из-за болезни Кои был слаб, и вся подготовка, все хлопоты всецело легли на Амико. Ей пришлось тащить его буквально на себе, тратить последние гроши, лишь бы в дождь оказаться в сухом помещении. Но, несмотря на все ее старания, в дороге Кои разболелся еще сильнее. Опасаясь за его жизнь, Амико отказалась от изначального плана добраться до старой замужней подруги, на чей приют и милость чьего мужа у нее была надежда. Останавливаясь в ближайшем городе, она думала, что это будет ненадолго - месяц, два, не больше. Чтобы заплатить за комнату, которую им удалось снять в самом дешевом постоялом дворе, и купить лекарства, Амико продала свой жемчужный браслет, который забрала из дома.
К Кои она вернулась в рваной одежде, слезах и крови - в ювелирной лавке она попалась на глаза местному вору и повезло еще, что не убийце.
То, что должно было стать временной остановкой по необходимости, очень скоро обернулось ловушкой. Хозяин постоялого двора согласился не выгонять их на улицу и даже дал в долг денег на еду, но с условием, что Амико все отработает с процентами. Очень скоро стало понятно, что выплатить долг невозможно. Сколько ни работай судомойкой, сколько ни мой полы и ни разноси заказы, а сумма, которую нужно было выплатить, только росла. К быстро начисляемым процентам прибавлялись новые траты, ведь есть нужно было каждый день, чем-то греться в холодные дни и на что-то нанять врача для Кои.
Врач сказал, что Кои умирает. И единственный шанс на его выздоровления заключался в том, чтобы уехать куда-нибудь, где более теплый климат и больше солнце.
...Впервые отдаваясь незнакомому мужчине, Амико думала о глазах Кои и плакала. Она не знала, сможет ли он когда-нибудь простить ее. Она больше всего на свете хотела, чтобы он жил.
Она любила его.
Единственным утешением в жизни для Амико было то, что Кои всегда, всегда отвечал ей взаимностью. На камне, под которым она была похоронена в стране жгучего солнца и сладкого винограда, он попросил выбить надпись: "Я люблю тебя, мама".


Тик-тик-тик-тик-тик-тик.
Стрелка, отсчитывающая доли секунды, бежит быстро, и непрерывное тиканье ее навязчиво уговаривает поторопиться.
Тик-так, тик-так.
Секундная стрелка на ее фоне звучит как речь степенной дамы, привыкшей говорить обстоятельно и тщательно следя за правильным произношением.
Кло-ок.
Минутная стрелка переходит с одного значения на другое вальяжно, как гурман переходит к следующему блюду, предварительно промокнув губы салфеткой и щелчком пальцев приказав слуге принести новые приборы.
Находясь постоянно рядом с часами, в какой-то момент перестаешь улавливать подобные нюансы. Да что там - совершенно лишаешься возможности слышать бег времени, настолько, что даже величественный бой и веселенький перезвон, оповещающие о смене часа, пройдут незамеченными мимо. Коварство часов всегда заключалось в том, что они как будто замолкают, пока ты увлечен, но громко и ехидно тикают, словно насмехаются, когда надо сосредоточиться, и непрестанное "тик-тик-тик" становится невыносимым.
Гилберт Моуди был из редкой породы людей, которые никогда не сталкивались с подобной проблемой. Он был часовщиком, и подчас ловил себя на том, что часы тикают, пока он не прислушивается к ним внимательно, слушает их, как легкую музыку жизни, и замолкают, когда он чутко внемлет их ходу, пытаясь уловить хоть малейший сбой. Но в итоге Гилберту все же всегда удавалось уговорить механизмы послушаться, поделиться своими проблемами, суля скорейшее выздоровление. Часы ни разу не были им обмануты.
Когда-то, более пятнадцати лет назад, Гилберта в ученики взял пожилой мастер. Тогда еще мальчишка, он не понял, почему выбор пал именно на него, но страшно гордился - как же, Трейбуш Корнуалд был гением. Его часы были уникальны, его технология - неповторима. За механизмами его работы выстраивались очереди, за них платились любые деньги, без возражений, торгов и споров. Глава Часовой Гильдии выразил Корнуалду свое почтение и предложил занять один из главных постов. И он же исключил Трейбуша буквально через месяц, столкнувшись с категорическим отказом брать кого-либо на обучение. Мастер ни с кем не хотел делиться своими секретами, ни за какие деньги не соглашался даже показывать свои чертежи и заметки, не говоря уже о том, чтобы дать их кому-нибудь в руки, и сделал исключение лишь однажды.
Гилберт до сих пор не знал, почему Корнуалд выбрал именно его, но свой шанс не упустил - он был хорошим учеником. А когда наставник умер, занял его место на пьедестале. И также, как старый мастер, тщательно хранил секрет создания необыкновенных часов. Хранил, но усовершенствовать или внести какую-то собственную изюминку так и не решился за пятнадцать лет.
Совсем другое дело - Мэттью Фрей, мальчик, которого Гилберт однажды застал в своей мастерской глубокой ночью и который впоследствии стал его преемником.
В первую встречу Мэттью едва ли исполнилось семь лет, но малый возраст и щуплое телосложение не стали помехой для неуемного любопытства и жажды раскрыть секрет. Белобрысый мальчишка, с горящими глазами пытающийся подтянуть пружину, чтобы она была похожа на ту, что изображена на смятом черновике какого-то чертежа, в окружении маленьких деталей часового механизма. В первую минуту Гилберту даже показалось, что он застал одного из трудяжек, которые, по легенде, приходят ночью и делают за людей их работу. Вернее, приходили. Пока какая-то недалекая женщина, не сумевшая удержать своего любопытства, нарушила единственный пункт договора с трудяжками - не подсматривать за их работой.
Мальчик не исчез, когда Гилберт строго его окликнул. Вздрогнул, выронил отвертку и смертельно испугался. Судя по тому, как его взгляд быстро метнулся к приоткрытому окну, он хотел тут же сбежать, но вместо этого ткнул в чертеж и спросил, как это делается. Наверно, решил, что терять ему нечего.
Гилберту Мэттью понравился сразу, хотя в ту ночь он вышвырнул мальчишку на улицу и еще месяц или два не поддавался ни на какие просьбы, мольбы, угрозы и уговоры взять его в ученики. Упорный, упрямый, с горящими глазами и ловкими руками.
В шестнадцать лет Мэттью самостоятельно сделал свои первые часы. Гилберт разглядывал результат его работы со всей строгостью и критичностью, и, хмуря брови, не сказал ничего, только объявил, что ему нужно подумать.
Когда Мэттью на следующий день вечером пришел в мастерскую, на столе перед его наставником лежал револьвер. Сердце юноши вздрогнуло, что-то сжалось внутри. Он знал, что это означало, и не без колебаний взял оружие дрожащими руками.
Гилберт улыбнулся, когда холодный металл уткнулся в его висок.
- Я горжусь тобой, - честно и с максимальной искренностью произнес он. Он видел перед собой мастера, который заработает славу нового непревзойденного гения, ученика, который во многом превзошел своего учителя. Почти сына, который не только оправдал надежды, но и нашел свой собственный путь.
- Вдруг я не справлюсь? - тихо спросил Мэттью, не замечая, как на глаза навернулись слезы и тихо скатываются по щекам.
Не отвечая, Гилберт протянул руки и положил поверх дрожащих и холодных пальцев ученика. Ободряюще улыбнулся. Он не сомневался в Мэттью.
Сложно сказать, кто из них все-таки нажал на курок.
Гилберт всегда говорил своему ученику: "Если тайну знает больше, чем один человек, это уже не тайна". Ему в свое время это твердил собственный наставник.


- Любовь влюбленных, материнская любовь, любовь наставника... И ты веришь, что это всегда одна любовь?
По набережной за нашими спинами торопятся люди, и топот их ног органично вписывается в шелест волн. Они спешат из магазина или в магазин, и серо-бело-черная людская многоликость пестрит яркими обертками и пакетами. И на море, где Рождество напоминает о себе только редким мелким снегом, со страстью юного любовника спешащим прижаться к объекту своего вожделения и тут же растаять, традиция дарить и получать подарки имеет огромную силу. Даже мы не остались в стороне. Нашим подарком друг другу была эта поездка к морю.
Стоять в Сочельник на набережной и смотреть на серые, угрюмые волны - есть в этом что-то особенное. Идеальное место и момент для разговоров о любви.
- Я верю, что я всегда любила тебя. По-разному, но это всегда была любовь. Любовью жадной, нежной, теплой, собственнической, благосклонной, горькой, отчаянной, странной, неправильной, губящей, больной, всепрощающей, светлой, дикой, спокойной, взаимной, неразделенной. Любила как сестру, мать, дочь, брата, отца, сына, возлюбленную, подругу, наставника, ученика, врага, идеал, бога, самое страшное и губительное искушение, награду, недоступную мечту, только ради которой стоит жить. Я любила тебя много раз, во многих жизнях, всегда. И сейчас все эти любови смешались во мне, и я люблю тебя как мое все.
После моих слов ты некоторое время молчишь, а потом произносишь спокойным, ровным голосом:
- И не любишь меня. Потому что так невозможно любить живое существо.
Я улыбаюсь, и мы продолжаем смотреть на волны, стоя рядом, опираясь на одну ограду, не соприкасаясь ни плечом, ни взглядом.
Ты, наверно, права. Я не люблю тебя, как человека - я не люблю твое тело, потому что мне все равно, какую оболочку выбрала твоя душа на этот раз; я не люблю твой характер, потому что я не могу разглядеть его за теми твоими воплощениями, которые я вижу при взгляде на тебя. В этой своей жизни до встречи с тобой я много раз говорила: "Люблю", признаваясь тебе в них в любви, ведь в каждом из них я увидела какую-то твою черту, твою тень, твой облик, и это теперь стоит между нами, потому что в любой момент ты можешь воскликнуть: "А вдруг я тоже не она, не твоя гребанная любовь через сотни жизней, а всего лишь носитель ее маленького осколка в себе, всего лишь напоминаю ее, всего лишь смеюсь похоже или, скажем, пахну так же?!"
Вдруг.
Может быть.
Но для меня сейчас нет другой тебя, чем та, что стоит рядом со мной на набережной у самого моря в канун Рождества.
И поэтому, повернувшись к тебе, я тянусь к твоей шапке, чтобы стряхнуть с нее мелкие снежинки и заправить под теплый мех выбившуюся прядку волос. И говорю тепло, с всепоглощающей нежностью:
- Знаешь, мне всю жизнь снились твои зеленые глаза.
- Сиреневые, - машинально поправляешь ты прежде, чем понимаешь, что говоришь.
Я улыбаюсь.
- Нет. На этот раз - зеленые.

Прослушать или скачать Кафе на тротуаре бесплатно на Простоплеер

О некоторых вещах в своей жизни ты знаешь, что они не являются нормальными. Их нет в том, что ты чувствуешь правильным существованием. Но в какой-то момент жизни эти вещи - единственное, благодаря чему ты не сходишь с ума. Это временно.
Ты надеешься, что это временно.

Прослушать или скачать Death Is A Road To Awe бесплатно на Простоплеер

- Когда относишься к чему-то, как к чему-то вечному, меньше ценишь это.
Ты говоришь это тихо, приглушенно, словно не микрофону в нескольких сантиметрах от твоего рта, а живому человеку, если бы он сидел на этой кухне этой ночью на соседнем стуле, а в другой комнате кто-то спал. Присутствие - вот что ты ощущаешь. Но не чужое, отнюдь не чужое. Чужие - пугают, а сейчас тебе не страшно.
Ты не отдаешь себе в этом отчета, но почему-то улыбаешься. Слушаешь, как на том конце провода отчитывают человеку, что-то говорят о несправедливости и некрасивости... Словами этого не сформулировать, но тебе приятно, что рядом с этим человеком кто-то есть. Обращаются на "вы", тебе кажется - что говорят действительно о вас, о тебе и о нем. Ощущение присутствия там - на том балконе, и словно эти люди отчитывают тебя тоже. Это не ругань чужих людей, так могут ругаться только свои. Это тепло - когда есть свои.
На кухне темно. Темнота позволяет не чувствовать окружающего пространства, все глубже погружаться в этот разговор, как будто кроме него ничего не существует. И тебя не существует нигде, кроме этого разговора.
Ты говоришь тише, чем обычно, но не шепчешь, просто опустил голос на тон. И из-за этого особенно ярко чувствуешь весь процесс звукоизвлечения. Когда ты только надевал наушники, очень хотелось написать: "Извини, я не знаю, что у меня с голосом", потому что ничего не говорил вслух больше суток, но в этот момент ты чувствуешь свой голос. И безумно благодарен тому, ради кого заговорил, кто тебя сейчас слушает. Просто - за возможность говорить.
Пару часов назад ты думал о том, чтобы написать в какое-нибудь сообщество поиска. Поймал себя на том, что это - привычка. Вспомнил фильм, где, пытаясь уговорить человека вернуться на свадьбу, его спросили: "В свои самые счастливые моменты, скажи, разве ты был один?". Снова думал о том, что для тебя ответ был бы однозначным - да, один. И ты принял свое одиночество, ты почувствовал его всей кожей, ты ощутил, как это замечательно... И почему-то этот момент пару часов назад сделал этот разговор еще более замечательным, чем он мог бы быть.
Ты перестал ощущать мнимую необходимость в этом - в разговоре, общении. Перестал ждать и думать, что так "должно быть". И поэтому, когда ты говоришь, ты просто наслаждаешься разговором. Просто, без каких-либо отговорок, без ощущения "я тааааак ждал" или разочарования в том же ключе. Говоришь - и это восхитительно. Слушаешь голоса - и в этот момент ощущаешь, что все правильно. Наслаждаешься, не пытаясь впитать это или удержать. Время уходит, человека зовут - ты не расстроен ничуть, потому что этот разговор есть.
И есть невероятное чувство покоя. "Я заглянул в себя, я перешел через что-то, я переболел, я выжил. Ты слышишь меня. Ты слышишь мой голос. Ты свидетель того, что я делаю, ты знаешь, что было. Ты восхитителен. Я так тебе благодарен".
Нет тревоги.
Нет страха.
Нет нежелания отвечать.
Нет чувства, что кто-то лезет в твою жизнь.
Ты не помнишь, сколько знаком с этим человеком. У тебя нет чувства, что за этот момент надо хвататься, потому что больше его не будет и его нужно обязательно-обязательно запомнить, чтобы цепляться за него в самые страшные и холодные моменты своей жизни. Ты не чувствуешь, что что-то теряешь. И это так... тепло.
Чувство, будто знаешь этого человека всегда, но вместе с этим вы остались удивительными незнакомцами друг другу - не страшно говорить, повторяться, высказываться, легко доверять.
Это невозможно сформулировать словами. Тебе ничего не нужно от человека. У тебя все есть - прямо сейчас, в этом разговоре. Этот человек просто есть. Просто - есть. Это чувство так сложно передать и уловить. Чувство спокойного тепла, когда нет надежд, желаний и стремлений. Нет ничего, что тянет или ноет, нет никакой пустоты и никаких неоправдавшихся чувств. Ни-че-го не болит. И каждое слово - желанно, и каждый поворот диалога - не страшен, ни от чего не хочется увильнуть, ни о чем промолчать.
Спокойное тепло.
И ты не знаешь, существовало ли когда-нибудь что-нибудь кроме этого ощущения, кроме этого восприятия, кроме этого. Сейчас - только так. И кажется, что всегда было только так.
Спасибо.

Жизнь состоит из осколков.

Осколок последний.
Ты идешь с дорогим тебе человеком до метро. Ждешь чего-то. Не дожидаешься.
Думаешь о том, что мог бы остановиться, схватить дорогого человека за лицо и заставить посмотреть на себя, что-то сказать. Думаешь, что можешь это сделать, но совершенно не хочешь. Ты не видишь в этом смысла. Так уже было. Тогда ты подошел. Сегодня - не видишь смысла.
Останавливаешься. Тебе неважно, где именно ты остановился, но зачем-то помнишь, что только что прошел автобусную остановку. Разворачиваешься.
Ты не видишь, куда ты идешь дальше. Сквозь слезы, застывшие в глазах, вообще ничего увидеть нельзя.
Тебе хочется волочить свой зонт-трость по земле, но зачем-то ты помнишь, что от этого он поцарапается. Продолжаешь стучать.
Тебя слабо окликают по имени.
Не оборачиваешься.
Ты не видишь людей, мимо которых проходишь.
Зачем-то осознаешь, что каждый, идущий на встречу, видит, как по твоему лицу скатываются слезы. Огромными каплями, почти беззвучною. Зачем-то осознаешь, что тебе все равно, куда идти, и ты не остановишься, если на краю сознания мелькнет поворачивающая машина. Зачем-то осознаешь, что это не имеет никакого значения.
Продолжаешь ждать. Не дожидаешься.
Только через много дней думаешь о том, что в тот момент со спины, наверное, выглядел, как всегда. Ничем себя не выдал.
Дом. Лифт. Не помнишь, как открыл дверь. Не знаешь, закрыл ли тогда дверь. Зонт падает из рук. Ты падаешь на кровать. В шарфе, перчатках и ботинках, с сумкой через плечо.
Где-то в грудной клетке открывается бездна.

Осколок первый.
Садишься в поезд. Ты уезжаешь от дорогого человека, с которым почти не расставался последние два месяца.
На перроне вы не успели попрощаться - опаздывали, ты заскакивал в поезд в последнюю минуту.
Поезд трогается.
Ты читаешь смс от только что проводившего тебя человека.
Ты думаешь, что тебе должно быть больно. Но ты почему-то испытываешь счастье.

Осколок второй.
Нелюбимый город.
Нелюбимая семья.
Нелюбимая учеба.
Неожиданный (хотя ожидаемый) переезд в другую квартиру - вот-вот, уже на носу. Ты недавно, в другом городе, присматривал мебель в свое новое жилье в IKEA. Испытываешь смешанные чувства, потому что, наконец, у тебя будет своя кухня. Но свободы все равно не будет.
Много планов.
Хочешь устроиться на работу. Ходишь по своему району, присматриваешься.
Живешь только тем, что думаешь о других людях - как бы уговорить подругу нарисовать что-нибудь на стене твоего нового дома, как бы дожить до зимы и поехать в город дорогого человека и другого интересного человека, как бы оправдать ожидания своих чужих людей в этом городе. Ходишь в универ только потому, что там у тебя есть подруга.
Живешь другими.
В какой-то момент испытываешь ощущение полного счастья.
Чтобы запомнить это ощущение, оставить его навсегда в себе, прокалываешь бровь.

Осколок третий.
Дорогой человек сказал, что скоро приезжает в твой город. На три дня.
Только намного позже ты понимаешь, что "в твой город" не синонимично "к тебе", хотя был осведомлен, что у человека много планов.
Строишь собственные - как бы встретиться, утащить к себе на новое место на несколько дней, не отпускать. Говоришь с человеком, он не против, полностью поддерживает твою идею.
Волнуешься.
В день, когда приезжает человек, не знаешь, куда себя деть. Не можешь понять, как встретиться и найтись. После учебы сидишь совершенно разбитый на лавочки около выхода, ждешь подругу, чтобы посоветоваться - ехать домой или несколько часов ждать дорогого человека где-нибудь в городе.
Подруга приходит. Ты высказываешь ей свои тревоги. Она ничего не отвечает. Вы выходите из универа, где вас ждут якобы ваши общие друзья. Тебя никто ни о чем не спрашивает, они начинают идти в сторону дальнего метро. Делаешь два шага вслед за ними. Вы не редко так ходите, обычно это подразумевается, что ты идешь за ними.
Вдруг понимаешь, что они не заметят, если ты не пойдешь за ними.
Вдруг понимаешь, что они тебя не приглашали и, возможно, думают, что ты поедешь навстречу своему дорогому человеку.
Вдруг понимаешь, что совершенно чужой.
Разворачиваешься, идешь в сторону ближайшего метро.
Идет дождь.

Осколок четвертый.
Набираешь смс, пытаешься понять, как скоро дорогой человек сможет освободиться.
Человек ждет мать. Та придет не раньше десяти. "Не раньше" не имеет границ по "не позже", и ты это понимаешь.
В итоге решаешь ждать.
Едешь на другое метро. Садишься в кафе, которое работает до одиннадцати.
Ждешь.
Вдруг обнаруживаешь, что не можешь читать - ничего не понимаешь.
Ждешь.
Пишешь смс, спрашиваешь, что и как.
Человек говорит, что не может выбраться, так как приехал отец.
Кафе уже закрывается. Пишешь, что не будешь ждать и "Если приедешь сегодня - здорово, если нет - до завтра". Идешь в метро.
Пишет, что уже едет.
Ты уже проехал одну станцию в свою сторону, возвращаешься, садишься на скамеечку. Ждешь.
В метро дует. Холодно. Слушаешь музыку.
Греешься только перепиской с интересным человеком из того города.
Время идет.
Поешь в голос - уже все равно.
Выходящий из вагона мужчина подходит спросить, все ли с тобой в порядке. Уходя через десять минут, просит передать твоему дорогому человеку, что "дядя Сережа велел ругать".
За полночь.
Когда приходит человек, уже ничего не чувствуешь, только то, что пальцы отмерзли.

Осколок пятый.
Кроме пары поцелуев и нескольких укусов вы разделили четыре чебурека, две кружки чая и одну серию сериала, который когда-то начинали смотреть вместе. Ты закончил просмотр на третьем сезоне. Человек смотрит уже пятый. Тебе все равно, какую серию смотреть.
Ты устал. У тебя болит спина. Ты хочешь душевной близости, но нет сил, чтобы ее организовать.
Дорогой человек приехал только сегодня, провел всю ночь в поезде. Тебя не удивляет, что он засыпает. Ты долго перебираешь его волосы, гладишь и думаешь о том, что на его месте испытывал бы сейчас абсолютное счастье, умиротворение, покой. Ты не знаешь, что он испытывает на самом деле.
Чтобы не будить, уходишь с ноутбуком в другую комнату.
Читаешь письмо от названной сестры.
Она рассказывает свою жизненную ситуацию. Она влюблена, но не может быть с дорогим человеком.
Ты переживаешь.
Тебе становится хуже.
Нечем дышать. Накатывают слезы. Руки опускаются. Ты чувствуешь себя так, словно тебя придавили многотонной колонной.
Совместными усилиями сестры и интересного человека тебя удается привести в более-менее вменяемое существо.
Ты пытаешься не формулировать то, что чувствуешь, как "разбитое сердце". Потому что это не верно, не с чего, даже глупо.
Каким-то чудом ложишься спать.

Осколок шестой.
Ты думал, что дорогой человек, приехав, останется у тебя до дня отъезда.
Через час после того, как вы проснулись, он говорит, что поедет к матери.
Ничего не объясняет.
Ничего не говорит.
Как ты осознаешь много позже, он даже не пытался обнять тебя или вроде того. Или ты просто забыл об этом?
Пытаешься понять, почему.
Пытаешься спрашивать, что человек будет делать завтра с намеком, что "Может, приедешь? Можешь, встретимся?". Человек отвечает: "Не знаю".
Ты ждешь хоть каких-то объяснений.
Вы идете к метро.


Смерть тоже состоит из осколков.

Да, тебе кажется, что ты рыдаешь по самому себе, на собственных похоронах, потому что умер. Перестал существовать. Тебя больше нет.

Много позже ты скажешь себе, что это похоже на то, что ты чувствовал перед операцией. Тебе была нужна поддержка окружающих. Но тогда ты защитился от нее, отстранился от этого чувства - никому не сказал о дате операции, потому что знал, что никто не поддержит. Тогда было почти не больно. В этот же раз ты, наоборот, искал помощь всеми силами.

Пытаешься писать друзьям. Тебя трясет. Ты в апатии. Вяло пытаешься иронизировать и казаться живым. Интересный человек поддерживает. Названная сестренка в середине разговора исчезает, а когда возвращается пишет, что у нее проблемы с человеком, которого она любит, и уходит спать. Всего два предложения. И уходит.

Когда ты первый день решаешь не выходить к людям, чтобы как-то пережить и выжить, тебе пишут. Просят выйти, а когда ты говоришь, что тебе страшно и сложно, восклицают: "Мне плохо, а теперь еще и этот вечер пройдет без поддержки близких!"
Ты швыряешь телефон в стену.

Ты понимаешь, что у каждого свои проблемы.
У всех есть свои проблемы, которые априори важнее, чем твои.
Ты понимаешь, что сам создал эту ситуацию - вечным принижением себя, значимости своих чувств и ощущений.

"С вами все в порядке? Можно я проведу тот флешмоб вместо вас?"
"Как ты, друже? В универ придешь?"
"Ты в порядке? N. спрашивает про флешмоб"
Последнее пишет тебе еще недавно дорогой человек.

Ты один. Ты понимаешь, что ты один. Вообще. Совершенно. Абсолютно. Кроме тебя никого нет. Но у тебя есть ты. От этого не легче.

Через несколько дней ты читаешь: "От меня все ждут поддержки, но на меня всем наплевать". Тебе кажется, что у тебя это в тысячи раз острее.

Ты хочешь, чтобы хоть кто-то тебе помог.
Проблемы не только с психикой, но и со здоровьем.
Постоянно плачешь, хотя никакого повода нет. Расплакаться от ощущения собственных запястий - разве это не бред?

Не сходишь с ума, наверно, только потому, что запоем читал и постоянно включал телевизор, который не давал слушать тишину.

Решаешь, что пора от всех уходить. От всех этих людей.
Новый номер. Новая почта. Новый контакт. Новый дневник.
Не знаешь, осуществишь ли это желание, особенно последнее - эти пять дней твоего персонального ада, твоего посмертия, твоего чистилища тебе не хотелось даже писать, хотя обычно в депрессивном состоянии ты постоянно изводил страницы хоть чем-нибудь.
Да что писать... В те дни тебе не хотелось даже умереть.
Вообще ничего не хотелось.

Однажды ночью ты не спишь.
Болит голова.
Смотришь какой-то дурацкий фильм, ради разнообразия - на ноутбуке, к которому не притрагивался до сегодняшнего дня.
После фильма заходишь в свой дневник.
Читаешь творческие записи.

Решаешь, что пора завести новый.

Тебе все еще плохо.